Неточные совпадения
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал
в ночное; потом слышал, как солдат укладывался
спать с другой стороны
сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут
в болото и будут
палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «
Спи, Васька,
спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Да это что-то софистическое объяснение, — подтвердил Весловский. — А! хозяин, — сказал он мужику, который, скрипя воротами, входил
в сарай. — Что, не
спишь еще?
Тогда он отправлялся
в лес и ходил по нем большими шагами, ломая попадавшиеся ветки и браня вполголоса и ее и себя; или запирался на сеновал,
в сарай, и, упрямо закрывая глаза, заставлял себя
спать, что ему, разумеется, не всегда удавалось.
Он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни
в ее комнате, ни
в старом доме, ни
в поле не видать ее, ни
в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да
в сарае Прохор лежал на спине плашмя и
спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
Но
в эту ночь, как нарочно, загорелись пустые
сараи, принадлежавшие откупщикам и находившиеся за самым Машковцевым домом. Полицмейстер и полицейские действовали отлично; чтоб спасти дом Машковцева, они даже разобрали стену конюшни и вывели, не
опаливши ни гривы, ни хвоста, спорную лошадь. Через два часа полицмейстер, парадируя на белом жеребце, ехал получать благодарность особы за примерное потушение пожара. После этого никто не сомневался
в том, что полицмейстер все может сделать.
Речь Жадаева
попала в газеты, насмешила Москву, и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым делом было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки и так были
в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания.
В надворные
сараи котов на ночь не пускали после того, как одного из них
в сарае ночью крысы сожрали.
Или же солдат, соскучившись сидеть
в сарае, занесенном снегом, или ходить по тайге, начинал проявлять «буйство, нетрезвость, дерзость», или попадался
в краже, растрате амуниции, или
попадал под суд за неуважение, оказанное им чьей-нибудь содержанке-каторжной.
В Тайболу начальство нагрянуло к вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал, а поверил на слово пьяному Мыльникову. Тому с пьяных глаз могло и померещиться незнамо что… Однако эти сомнения сейчас же разрешились, когда был произведен осмотр кожинского дома. Сам хозяин
спал пьяный
в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась
в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
Мужья их, когда не
в отлучке, делают то же и
спят или
в холодниках, или
в сарае.
Шишлин свалился на бок там, где сидел. Фома лег на измятой соломе рядом со мною. Слобода
спала, издали доносился свист паровозов, тяжелый гул чугунных колес, звон буферов.
В сарае разноголосо храпели. Мне было неловко — я ждал каких-то разговоров, а — ничего нет…
Пошабашив, пошли ужинать к нему
в артель, а после ужина явились Петр со своим работником Ардальоном и Мишин с молодым парнем Фомою.
В сарае, где артель
спала, зажгли лампу, и я начал читать; слушали молча, не шевелясь, но скоро Ардальон сказал сердито...
Вдруг ему послышалось, что вслед за ним прогремел ужасный голос: «Да взыдет вечная клятва на главу изменника!» Волосы его стали дыбом, смертный холод пробежал по всем членам,
в глазах потемнело, и он
упал без чувств
в двух шагах от Волги, на краю утесистого берега, застроенного обширными
сараями.
В тот же день вечером, когда я стоял у дверей
сарая, где хранились машины, с крыши, на голову мне,
упала черепица — по голове ударило не сильно, но другая очень крепко — ребром по плечу, так, что левая рука у меня повисла.
Они сидели
в лучшем, самом уютном углу двора, за кучей мусора под бузиной, тут же росла большая, старая липа. Сюда можно было
попасть через узкую щель между
сараем и домом; здесь было тихо, и, кроме неба над головой да стены дома с тремя окнами, из которых два были заколочены, из этого уголка не видно ничего. На ветках липы чирикали воробьи, на земле, у корней её, сидели мальчики и тихо беседовали обо всём, что занимало их.
В ту самую минуту, как он
в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).]
в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке вопрос: «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш
в виде будки,
в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной
в руке; а за околицей, перед большим
сараем, с полдюжины пик
в сошках.
В ту ночь был первый ранний заморозок, и всюду, куда
пал иней, — на огорожу, на доску, забытую среди помертвевшей садовой травы, на крышу дальнего
сарая — лег нежный розовый отсвет, словно сами светились припущенные снегом предметы.
Ольга встретила их на дворе, она ходила от
сарая к воротам туда и обратно,
в белой юбке,
в ночной кофте, при свете луны она казалась синеватой, прозрачной, и было странно видеть, что от её фигуры на лысый булыжник двора
падает густая тень.
Люди
в кухне поужинали и расходились по двору
спать: кто под
сараи, кто к амбарам, кто на высокие душистые сеновалы.
И Липа тоже не могла привыкнуть, и после того, как уехал муж,
спала не на своей кровати, а где придется —
в кухне или
сарае, и каждый день мыла полы или стирала, и ей казалось, что она на поденке.
Но вот женщина и мальчик с сапогами ушли, и уже никого не было видно. Солнце легло
спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили его покой, протянувшись по небу. Где-то далеко, неизвестно где, кричала выпь, точно корова, запертая
в сарае, заунывно и глухо.
О полночь кончил Михайла свои речи, повёл меня
спать на двор,
в сарай; легли мы там на сене, и скоро он заснул, а я вышел за ворота, сел на какие-то брёвна, смотрю…
Сарай был так велик, что оба отделения — жилое и скотское — были очень просторны, но, несмотря на всю о них заботливость, плохо держали тепло. Впрочем, тепло нужно было только для женщин, а сам Голован был нечувствителен к атмосферным переменам и лето и зиму
спал на ивняковой плетенке
в стойле, возле любимца своего — красного тирольского быка «Васьки». Холод его не брал, и это составляло одну из особенностей этого мифического лица, через которые он получил свою баснословную репутацию.
У него была сестра Аннушка, которая состояла
в поднянях, и она рассказывала нам презанимательные вещи про смелость своего удалого брата и про его необыкновенную дружбу с медведями, с которыми он зимою и летом
спал вместе
в их
сарае, так что они окружали его со всех сторон и клали на него свои головы, как на подушку.
Стали ложиться
спать. Николая, как больного, положили на печи со стариком; Саша легла на полу, а Ольга пошла с бабами
в сарай.
На дворе все было тихо, казачок
в сенях пощелкивал орехи, кучер возле
сарая чистил хомут и курил из крошечного чубука, однако и этого довольно было, чтоб отстращать ее; она прошла мимо и через четверть часа явилась на том тротуаре, на котором
спал Ефим.
Уже на следующее утро после убийства рабочих весь город, проснувшись, знал, что губернатор будет убит. Никто еще не говорил, а все уже знали: как будто
в эту ночь, когда живые тревожно
спали, а убитые все
в том же удивительном порядке, ногою к ноге, спокойно лежали
в пожарном
сарае, над городом пронесся кто-то темный и весь его осенил своими черными крыльями.
Платонов. Возьмите меня к себе! Я болен, пить хочу, страдаю страшно, невыносимо!
Спать хочу, а лечь негде… Меня хоть бы
в сарай, лишь бы угол, вода и… хинину немножко. Пожалуйста! (Протягивает руку.)
Развязали Жилину руки, надели колодку и повели
в сарай: толкнули его туда и заперли дверь. Жилин
упал на навоз. Полежал, ощупал
в темноте, где помягче, и лег.
Костылин еще раз писал домой, все ждал присылки денег и скучал. По целым дням сидит
в сарае и считает дни, когда письмо придет, или
спит. А Жилин знал, что его письмо не дойдет, а другого не писал.
Значит, уже пора вставать и приниматься за работу. Варька оставляет колыбель и бежит
в сарай за дровами. Она рада. Когда бегаешь и ходишь,
спать уже не так хочется, как
в сидячем положении. Она приносит дрова, топит печь и чувствует, как расправляется ее одеревеневшее лицо и как проясняются мысли.
Крыша
сарая давно вся сотлела и просетилась, воротища
упали и висели на одной «пятке», и никто
в этот
сарай не ходил, кроме солдатки Наташки, которую, впрочем, велено было гонять отовсюду. И вдруг
в одну ночь этот так называемый «старый половень» сгорел, как свечка!
Очень скоро заснул и державшийся все время как-то
в стороне от других и молодой австриец. Теперь все пятеро неприятельских солдат крепко
спали, похрапывая, не только на весь
сарай, но пожалуй что и на все поле.
И опять волшебный сноп света
упал на дорогу и стал нащупывать лежащую впереди и сбоку неё беспросветную мглу. Там, подальше, посреди поля, лежал действительно высокий пригорок, обросший мелким, по земле стелющимся кустарником. Сбоку, поближе к лесу, темнело какое-то здание, не то
сарай, не то пустой амбар, одиноко стоявший
в поле. Между пригорком-холмом, тянувшимся на протяжении доброй четверти версты и
сараем, к которому прилегала небольшая рощица, было расстояние всего
в сотни три шагов.
Вдали начали вырисовываться
в тумане темные силуэты деревьев и крыши изб; у околицы тявкнула собака. Мы поднялись по деревенской улице и вошли во двор. Здесь тумана уже не было; крыша
сарая резко чернела на светлевшем небе; от скотного двора несло теплом и запахом навоза, там слышались мычание и глухой топот. Собаки
спали вокруг крыльца.
Около
сарая стояли сыновья Жмухина: старший держал ружье, у младшего был
в руках серый петушок с ярким красивым гребнем. Младший изо всей силы подбросил петушка, тот взлетел выше дома и перевернулся
в воздухе, как голубь; старший выстрелил, и петушок
упал, как камень.
Всю ночь мы промерзли
в холодном
сарае. Я совсем почти не
спал от холода, забывался только на несколько минут. Чуть забрезжил рассвет, все поднялись и стали собираться. На хуторе набилась масса обозов. Чтоб при выезде не было толкотни, старший по чину офицер распределил порядок выступления частей. Наш обоз был назначен
в самый конец очереди.
Поскребла бабка загривок, дала им жбан мышиных сливок. Выпили, поплевали,
в донышко постучали, да и
в сарае спать завалились. Только глаза завели, слышат — мыши
в головах заскребли, скулят-пищат, горестно голосят.
Это
сарай,
в котором лет пять тому назад вываривали сало из
падали, а на сегодня
сарай этот избран местом съезда ростовщиков».
— Она христианка. Она христианка, и я докажу вам это, господа присяжные заседатели! Показания свидетельниц госпож Пустошкиной и Кравченко и признания самой Карауловой нарисовали нам полную картину того, каким путем пришла она к этому мучительному положению. Неопытная, наивная девушка, быть может, только что оторванная от деревни, от ее невинных радостей, она
попадает в руки грязного сластолюбца и, к ужасу своему, убеждается, что она беременна. Родив где-нибудь
в сарае, она…
Все это стояло и лежало
в таком хаотическом беспорядке, что свежему человеку могло показаться, что он
попал не
в жилую квартиру, а
в сарай или кладовую, куда богатый хозяин приказал сложить весь ненужный хлам, а нерадивые слуги побросали его куда
попало.
Князь Андрей, вернувшись
в сарай, лег на ковер, но не мог
спать.
Князь Андрей, выглянув из
сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не
упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира,
в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил
в последний приезд
в Москву.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под
сарай к своим лошадям и повозке. Кучер
спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел
в сени.
В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась
в сенях, как только вошел Алпатыч.